Алина Борисова - Край забытых богов[СИ]
Иду, куда ж деваться. Иллюзий уже не строю. Он ничего не простил, и, что бы ни было — будет плохо. Идем долго. Минут десять, может пятнадцать. Он молчит, и я тоже… не рвусь начинать разговор.
Наконец, в деревьях намечается просвет, мне кажется, я вижу поселок… да, какие–то маленькие светлые домики… или шатры, их много! Я невольно ускоряю шаг, обгоняю Анхена. И на самой опушке спотыкаюсь о тело. Отпущенный мной мужчина лежал лицом вниз, пронзенный множеством стрел. Кровь на земле ясно указывала, что умер он не сразу. Какое–то время он пытался идти… или ползти… куда я велела. К дому. Но разве могла я поверить, что дома его встретят… так?
— А ты могла бы его любить, — произносит вампир, пока я стою перед мертвецом на коленях. — Узнала бы, что секс может быть очень долгим. И безболезненным — он бы точно не стал тебя кусать.
— Он был слишком напуган. У него бы не получилось, — я, кажется, плачу, но продолжаю отвечать ему. Не задумываясь, по привычке. Светоч, о чем мы? Он мертв, он убит своими за то… за то, что мне — не пригодился.
— Я бы помог, у него бы все получилось. Он был бы счастлив и горд, прикоснувшись к телу богини. Познал экстаз, физический и религиозный. И это было бы куда милосерднее того, что с ним сделала ты.
— Не я!
— Вы все. Люди, — последнее слово он просто выплюнул. — Вы умеете убивать не хуже вампиров. Вот только любить при этом вам не дано. Совсем. Идем, — он взял меня за плечо и заставил подняться. — Они уже натянули луки. Так не заставляй своих сородичей ждать. Руки устанут.
Крепко удерживаемая вампиром за предплечье, я делаю шага три, почти ничего не различая от слез. Потом слышу звук дрожащей в воздухе струны.
И первая из стрел падает у моих ног. Не костяной у нее наконечник. Металлический.
Я с визгом пытаюсь отскочить, но Анхен держит крепко.
— Хотелось на войну, принцесса? Считай, пришла. Не прыгай, я экранирую. Иди достойно.
Иду, а что остается. Он же меня за плечо волочет. Под градом стрел, летящих без промаха. И падающих, не долетев — до груди, головы, живота — сантиметров! Нет, я уже не плачу об убитом мужчине — я вою от ужаса. Ведь достаточно ему всего один раз не уследить… не рассчитать… А он не спешит. Приближается к светлым шатрам гордо, величаво, с насмешкой. Стрелы летят и в него, и так же падают бессильно у его ног, вот только его–то они — не пугают.
Я уже вижу тех, кто стреляет. Их много. В знакомых халатах, шапочках. И с длинными такими луками. На лицах — отчаянная решимость. И злобно бьет барабан, заставляя вздрагивать при каждом ударе. А в глубине поселка, там, где курится густой дымок, мне даже удается разглядеть барабанщика. В одежде из шкур, причудливо сшитых, в странной шапке с рогами оленя на лбу. И у него не барабан. У него бубен. Огромный, и он стучит по нему колотушкой, повторяя нараспев какие–то звуки нечеловечески низким, дрожащим голосом. И от звуков этого зловещего бубна и зловещего голоса кровь стынет в жилах еще быстрее, чем от вида летящих в нас стрел. Стрелы не долетают. А звуки бьются уже где–то глубоко внутри. Ноги давно деревянные. И если б вампир не держал, я давно бы упала. Просто упала бы, даже бежать уже б не смогла.
Мы подходим ближе. Еще. Еще. И лучники пятятся, стреляя в нас уже из–за палаток, а тот человек все поет, все стучит, отплясывая вокруг своего костра жуткий и воинственный танец.
Очередную стрелу, метившую Анхену в сердце, он легко поймал в воздухе. Бросил взгляд на наконечник, отчего тот вспыхнул, словно политый бензином. И уверенным сильным броском запустил, словно дротик, в человека с бубном.
Тот прикрылся своим инструментом, будто щитом. Но горящая стрела прошла его «щит» насквозь и вонзилась в сердце. Он падал очень медленно в наступившей тишине, заваливаясь навзничь. Его рука с колотушкой взмахнула последний раз, и странного покроя рукав затрепетал на ветру, словно птичье крыло. Оленьи рога венчали его голову фантастической короной, а прижатый к груди бубен горел, и кольцо огня становилось все шире, шире…
Миг тишины, похожий на вечность. Крик орла в небесах. Ветер, всколыхнувший листья старой березы.
Отчаянный, горестный женский вопль. И еще один, и еще. Волна вампирской силы, едва задевшая меня черным крылом всепоглощающего ужаса, и полностью накрывшая поселок. Они падали на колени, роняя луки. И даже кричать уже не могли.
Рука, державшая меня за предплечье, разжимается. И я тоже падаю вниз, к его ногам.
— Остановись, — шепчу побелевшими губами, — пожалуйста, Анхен, остановись…
Смотрит на меня. Сверху вниз, надменно, холодно.
— Дать им возможность стрелять и дальше?
Смотрю на него в ответ. На это точеное холеное лицо с тонкими чертами. На этот надменный изгиб губ. В эти глаза — нет, не черные, просто темно–карие глаза со звериным зрачком. И понимаю, что не боюсь. Уже — не боюсь. Потому, что что–то самое главное, где–то глубоко в душе я уже потеряла. Выбило одной из тех стрел. Или, может, ударом бубна.
Стираю слезы со щек. Они не помогут. Они никогда и никому не помогали. Вампиры привыкли. Жертвы всегда плачут. А я не жертва. Потому, что у меня есть оружие. То, к которому он не привык. И которое, он сам признался, его всегда поражало. Заставляло задуматься. Потому, что любить и молчать — не синонимы. Любить и терпеть — не одно и то же. Хотя… может, он и прав на счет «любить». Потому, что любить того, кто позволяет себе карать тебя за непокорность, проблематично. Для меня. Ну, так ведь он интересовался моей любовью.
Встаю. Уверенно, не отрывая от него взгляда.
— Великий считает, что наказал меня недостаточно? Если б ты пожелал, ни одной стрелы бы не вылетело. И не ври мне про расстояние. Все дело в том, что тебе требовалось меня наказать. Так наказывают рабов, Анхенаридит. А ты когда–то сказал, что я для тебя — не рабыня
— Лариса!
— Я договорю. А ты изволь послушать. Я тебя — выслушала. Твоя очередь, не находишь? Кто и скажет, если не я, — стою, не отрывая от него гневного взгляда. Бросая каждую фразу уверенно и непререкаемо. В этом мне было у кого учиться. — Или ты струсишь? Заткнешь мне рот ударом кулака? Побоишься слов двадцатилетней девчонки?
— Бить по лицу сегодня — твоя прерогатива, — холодная усмешка.
— Расту, — напрасно он думал меня этим смутить. — Учитель был хороший. Начал, помнится, с порки ремнем. Руки очень ловко выворачивал. Заливал меня кровью из перерезанного горла. Не своего, разумеется. А сегодня — да вы не в ударе, авэнэ. Всего–то попугали меня близостью смерти, — усмехаюсь. В его надменное лицо. В ответ на все его усмешки.
— Я дал слово не поднимать на тебя руку.
